«Ампутировали ноги, и вот я здесь». «Привезли на инвалидной коляске после двух инсультов». «Волонтеры нашли пьяного без чувств». Так попадают люди в дома трудолюбия «Ной» — сеть приютов, где ждут всех: инвалидов и здоровых, граждан с документами и тех, кто потерял паспорт. Но сотни обитателей «ковчега» вскоре рискуют потерять крышу над головой — спустя 9 лет после основания «Ной» тонет. Корреспондент «Правмира» провел день в одном из приютов, познакомился с его жителями и разобрался в причинах вероятного закрытия.
«Ной» — организация, объединяющая 17 приютов по всей Московской области. Семь из них предназначены для инвалидов и женщин с детьми, в остальных живут те, кто способен самостоятельно обеспечить себе пропитание.
Половину дохода рабочие дома отдавали на содержание домов социальных. Этих денег было достаточно, ведь изначально процент трудоспособных составлял 80%, но после пандемии соотношение перекосилось, и сейчас их осталось всего 20%. Многие рабочие ушли — кто-то запил, кто-то вернулся в регионы, кто-то просто исчез.
.jpg)
Теперь всем приютам грозит закрытие, так как зимой арендовать помещения и обеспечивать людей самым необходимым будет не на что. Мы посетили социальный дом в деревне Клеменово, чтобы поговорить с его обитателями и узнать, могут ли они что-либо изменить в сложившейся ситуации.
«Капитан должен оставаться на корабле»
Двухэтажное бледно-желтое здание легко отыскать по несмолкаемым звукам пилы и топора. Во дворе, прямо у калитки строят часовню. Нас встречает Елена Скоморохова — помощница руководителя Емилиана Сосинского и старшая по дому. Она объясняет, что часовня возводится в честь Преподобного Сергия Радонежского:
— Хотели сделать ее бóльшего размера, да только местные жители разворовали наш аккуратно заготовленный лес… — объясняет она.
.jpg)
Долгое время у приюта не было возможности закончить строительство, но недавно здесь появился Саша — мастер с золотыми руками, и дело пошло на лад. Пока мы разговариваем с Еленой, Саша молча продолжает пилить доски и ни на кого не обращает внимания.
— Он плохо слышит — его волонтеры нашли под мостом в Малаховке. Теперь вот оправился…
Попадая в этот приют, человек обязан соблюдать определенные правила: не пить, не ругаться матом, не нарушать общественный порядок. Если в течение месяца новоприбывший показывает себя с положительной стороны, «Ной» помогает ему восстанавливать документы, оформлять инвалидность, добиваться пенсии.
Называть старших по дому сотрудниками неправильно, они себя считают людьми, которые просто получают поощрение за свой труд, упоминает Елена. Мы направляемся в сторону деревянной арки с надписью «Добро пожаловать», чтобы посмотреть подсобное хозяйство, а наша спутница рассказывает, что добровольно перешла сюда жить. Да, мы не ослышались: у нее была работа в аптеке, квартира, но потом она познакомилась с Емилианом, и тот предложил ей оказывать посильную помощь бездомным, сопровождая их в паспортный стол.
В приюте Елена встретила молодого человека по имени Максим, который вскоре стал ее мужем: «Если ты не живешь вместе с этими людьми, ты никогда не сможешь их понять. Ты будешь только теоретиком. Нам с Максимом есть, куда вернуться в случае закрытия, но капитан должен оставаться на корабле, разве нет?»
Во дворе я замечаю детские велосипеды. С обладательницей одного из них знакомлюсь тут же: на дорогу выскакивает худенькая восьмилетняя Кира. Когда девочке было шесть месяцев, ее мама сбежала от гражданского мужа, который ее бил, сняла квартиру в Москве, но долго продержаться не смогла и приехала сюда. Стала работать на кухне, вышла замуж, теперь Кирин приемный папа собирается ее официально удочерить.
— Моя мама — повар, — щебечет попрыгунья. — У нас вкусная еда. И суп, и макавоны… У мамы есть помощники. Они почему-то не знают, что делать, и мама им указывает.
Кира пообещала показать своих друзей и где-то мгновенно скрылась.
«Дайте мне только ваших руководителей…»
Обитатели «Ноя» не сидят на месте. Рабочий день начинается в 10 утра и заканчивается в 6 вечера. Наиболее сильные занимаются строительством и огородом: «Вот здесь были огурцы. Урожай хороший, но мы все уже съели, нас много», — указывает на грядки Елена. Несколько мужчин копают землю под новые деревянные ограды.
Совсем близко стоят частные дома. Соседи порой жалуются — не на людей, а на приютских собак, которые иногда суют нос в чужие владения.
На фоне сараев красуется огромная мельница — обитатели «Ноя» воздвигли такую смотровую площадку, чтобы и детям было интересно, и гостям. Из окошка выглядывает человек с бурым от солнца лицом.
— Это Андрюшка, — знакомит Елена, — мечтает перестроить экономику.
На что он, шутливо грозя нам шуруповертом, отвечает:
— Уже давно мог бы перестроить. Дайте мне этих ваших руководителей!.. Недавно вот ездил в Кремль на разведку, но меня не пустили.
Андрюшка здесь больше всех увлечен политикой, от его рассуждений трудно укрыться даже на другом конце огорода.
— Как думаете, в чем наше отличие от других организаций? — обращается он ко мне, но я смущаюсь. — Смотрите, возьмем государственный дом. Шо там делают инвалиды? Морально разлагаются. Я бывал в таких учреждениях, — со знанием дела язвительно говорит мужчина. — Пьянство процветает, это все от чего? От безделья. А сюда приходят и работают!
Наконец Елена прерывает его монолог и ласково просит продолжить беседу вечером за чашкой чая. Она уводит меня смотреть сеновал, обитый разноцветными кусками фанеры:
— Это Леша все своими руками сотворил, практически один. Материалы нам везут отовсюду, получается авангард.
Кроме сеновала, Леша сделал еще несколько пристроек для поросят и домашней птицы.
— Никогда не скажет вам, что он инвалид, хотя инвалидность ему не дали. Суставы переломаны, весь в металлических пластинах… по частям собирали, — продолжает Елена.
Леша оказался пожилым мужчиной с очень добрым лицом, которое покрывают глубокие морщины и следы от шрамов. Он искренне недоумевает, куда идти, если «Ноя» закроют, и вопрошающе смотрит мне в глаза, словно судьба приюта зависит от меня. Возвращаться в Москву он не хочет. Елена тихо шепчет, что когда-то он сидел за особо тяжкие преступления: в городе остались «дружки», и старик боится сорваться.
В это время на заборе показывается Кира. Я подхожу к ней ближе, но Елена вдруг одергивает меня:
— Осторожно, ворона!
В ужасе отшатнувшись, вижу дохлую полусгнившую ворону, привязанную за лапку к ветке в нескольких сантиметрах от моего лица. Это Леша повесил, чтобы ее сородичи не таскали из кормушек еду…
«У нас есть большая Боженька…»
Вместе с Кирой мы отправляемся на детскую площадку.
— Полный вперед! — радостно кричит она.
Обращаю внимание на массивные качели и узкое сооружение из досок: внутри на сенной подстилке, как в гнезде, уложены баночки с йогуртами.
— Это у них телепортация в другой мир. Набросали припасов…. Видимо, уже собрались, — улыбается Елена.
Все это смастерил Руслан: сейчас его нет на месте, он подрабатывает столяром.
— Леха, кончай по помойкам лазить, — в смущении говорит Елена, проходя мимо мусорного бака.
Она ненадолго покидает нас на крыльце, чтобы подготовить комнату для богослужения. Так как в этот день церковь вспоминает Преподобного Сергия Радонежского, приют посетит священник, который исповедует и причастит всех желающих, а также отслужит водосвятный молебен.
Главным экскурсоводом остается Кира. Мы с фотографом заходим внутрь дома и, озираясь по сторонам, не сразу понимаем, что происходит. Слева по коридору женщины сидят на лавках и режут на куски какие-то тряпки («делаем набивку для матрасов, что тут необычного?»), мужчина несет скамейки («в комнату для причастия, батюшку ждем»), справа за столами все что-то шьют, лепят из глины…
Кира не унимается:
— У нас есть камева — чтобы кто-то не уквал нужную вещь, — шепчет Кира, не выговаривая «р». Кира на мгновенье задумывается, потом увлеченно продолжает, — А еще у нас есть самая большая Боженька. Мы его спрятали.
— Кто спрятал? — удивляюсь я.
— Дядя Максим. Чтоб никто не уквал Боженьку большую. Хотите поиграть в догонялки?
«Боженькой» оказывается икона, которую тоже несут на литургию: ее вырезали из календаря, украсили изонитью и поместили в деревянный киот. Когда суматоха уляжется, Елена объяснит нам, что искусство вышивки изонитью здесь процветает благодаря мастеру с раздробленными ногами. Он уехал, но успел обучить рукоделию местную мастерицу: теперь она днями напролет вышивает.
В это время двери открывает священник. Это отец Александр Титов, клирик Свято-Троицкого Мариинского женского монастыря. Он спешит на богослужение, а мы с фотографом, немного освоившись, продолжаем изучать диковинное место.
В помещении задействован буквально каждый сантиметр, везде стоят столы для рукоделия. Все заняты делом, на гостей внимания практически никто не обращает.
Я пытаюсь заговорить с мужчиной, который складывает что-то из буков в картонной коробке из-под конфет, но он даже не поднимает головы. «Не ответит», — намекают мне. Это Александр. Он вообще ни с кем не разговаривает с тех пор, как пришел в приют. Через соцзащиту руководители узнали, что раньше он работал в правоохранительных органах…
Справа в уголке за столом сидят двое мужчин-колясочников и расфасовывают рыболовные крючки. Одного из них тоже зовут Александром: человек приятной наружности лет сорока, с легкой сединой. О том, что с ним произошло, он предпочитает умалчивать:
— Так… Небольшая беда. Беда приходит, не только ко мне, ко всем. Приходит беда — открывай ворота. Дом открыл мне ворота, государство не открыло.
Только потом, во время водосвятного молебна я увижу, что у Александра нет обеих ступней, и вспомню: он единственный после Елены и ребят, кто спросил мое имя. «Дай Бог ангелу злат венец, а вам доброго здравия», — сказал он мне.
«Пишите, что алкоголик, ничего страшного»
В одной из комнат обустроена гончарная мастерская, ею заправляет Алексей — низкого роста молодой человек с озорными и одновременно грустными глазами. Он прихрамывает и передвигается, опираясь на трость. Парень делает свистульки и прочие поделки из глины, два года он провел в «Ное», сейчас пытается восстановить советский паспорт.
Алексей указывает на правую ногу — у него ампутирована ступня:
— Я не особо могу стоять. Обморожение… раньше пил, курил гулял, однажды проснулся в больнице. Брату сообщили, он пообещал забрать, но оставил меня там…
Молодой человек считает, что, если бы не приют, он бы не изменил свою жизнь, не бросил вредных привычек и давно уже «где-нибудь умер под забором».
— Себя не обманешь. Оказывается, что я-то не красавчик… Из алкоголика — можете так и писать, алкоголик, ничего страшного, — стал человеком. Именно в такой обстановке. А что делать инвалиду? — рассуждает Алексей, придавая форму глиняному комочку, который в будущем станет свистулькой, — на завод уже дороги нет.
Дальше по коридору — «филиал» гончарной мастерской. За столиком сидит полная женщина и левой рукой катает колбаски из глины. Правая безжизненно болтается — парализована. Это Олечка, она перенесла два инсульта. Для развития мелкой моторики ей предложили заниматься глиной. Леша показал, какие маленькие тарелочки она мастерит.
— Хочу, чтобы научилась не только лепить, но и расписывать, — рассказывает присоединившаяся к нам Елена, — так она сможет иметь хотя бы маленький заработок.
Пенсии у Олечки нет, советский паспорт восстановить сложно, инвалидность без документов никто не дает. А вкусненького хочется. Обитатели «Ноя» получают за свой труд минимум 50 рублей в день. По воскресеньям Олечка покупает себе в магазине печенье, и этого достаточно, чтобы порадоваться. Она то смеется, то заливается слезами — последствия инсульта и воспоминания о прошлом. От женщины отказалась дочка.
«Не надеть ли галстук?»
Колясочники живут на первом этаже. Здесь они и спят, и работают. В одной из комнат живет Елена Прекрасная — так ее ласково прозвали «домашние». Родилась она в Сергиевом Посаде. В приют женщину отправляли всей компанией бездомных — очень ее жалели и любили, а она боялась уезжать из родного города, где так много знакомых.
От некачественного алкоголя у Елены атрофировались ноги. Она сидит на кровати и вяжет игрушку — вернее, учится вязать по книге с мелованными страницами. Рядом замечаю трость — значит, может передвигаться самостоятельно. Первую игрушку она обещает прислать «Правмиру».
Есть в приюте и реставрационная мастерская. Здесь трудится Сергей — дружелюбный пожилой мужчина. Он делает рамки для икон, которые привозят сюда. На стуле дремлет кот Кузя: «Тссс, не будите», — машет Сергей рукой. Так как самые красивые работы забрали, он показывает их фотографии на телефоне. Я наклоняюсь поближе к экрану:
— Вот эта батюшке понравилась… Вот еще такая была…
У Сергея нет левого глаза, вместо него — пустота.
— Я же раньше только снеговика лепить умел, — увлеченно продолжает он, кивая на полочку с гипсовыми копиями Троице-Сергиевой Лавры. — Это я сам, по образцу. А вижу плохо совсем…
Оказывается, много лет назад свой глаз он застудил по неосторожности: в первый день выскочило бельмо, но Сергей этому не придал значения. На второй стало хуже, на третий мужчина совсем ослеп.
— А раньше пил — по-страшному…
Мне стало интересно, сколько Сергею лет:
— Молодой — улыбается он. — в душе я пацан. Сколько отведено, столько и ладно…
На горизонте показывается веселая компания: кирины друзья Мадина и Артурка. Девочка ходит в первый класс, ее брату пока только 4 года. В детский сад ребенка не принимают, потому что у него нет регистрации — «Ной» не имеет права прописывать своих жильцов, так как все здания арендованы.
Мы поднимаемся в комнату ребят и знакомимся с их папой Шамилем. Он шутит, не надеть ли ему галстук, чтобы казаться представительнее. На просьбу рассказать о себе Шамиль смеется:
— Молодой, красивый, небритый. Попал в тяжелую жизненную ситуацию, обратился за помощью…
Будущую жену Наталью он встретил в рабочем доме: молодые расписались, вскоре родилась Мадина, потом Артурка. Семья решила покинуть организацию, но снаружи их никто не ждал — своего жилья нет, у родственников задержались недолго и в конце концов вернулись.
Паре выделили комнатку здесь, в деревне Клеменово. Если приют закроют, им, как и большинству обитателей «ковчега», идти некуда.
Спасение утопающих
Традиционно рабочие дома обеспечивали себя, кормили социальные и откладывали средства в стабилизационный фонд. Теперь же из-за нехватки денег руководство предупредило, что будет вынуждено забирать пенсии. Однако тех, у кого эти мизерные пенсии есть, настолько мало, что это ничего не изменит. Восемь тысяч с человека не помогут, на содержание «Ноя» требуется около двух миллионов ежемесячно.
Инвалиды в социальных домах не способны себя содержать, все их поделки — коврики, корзинки, свистульки, сумки, платки, одеяла — пылятся на полках. Иногда что-то удается продать на благотворительных ярмарках, но из-за конкуренции трудно найти свободное место.
— Когда проходят ярмарки в Москве, я звоню и спрашиваю, нет ли места, на что мне прямо отвечают: «Ну…таких, как вы, у нас много, вставайте в очередь», — жалуется нам Елена.
Сделать какую-то вещь профессионально и отправить ее на аукцион обитатели «Ноя» не могут. Например, швея Тонечка — колясочница. Чтобы красиво и ровно выкроить детали, нужно свободно перемещаться вокруг широкого стола, а ей это не под силу. Все, чем занимаются здесь люди, по существу является трудотерапией — их жизнь обретает смысл.
Посмотрев, как устроен приют, ближе к вечеру мы собираемся обратно в Москву. На улицу выбегает Кира и приглашает снова приехать в гости. Уже у ворот, напоследок, Елена признается, что девочке с мамой живется тяжело. Когда женщина чем-то недовольна, она манипулирует старшими по дому, берет ребенка за руку и демонстративно заявляет: «Ну все, я пошла». Правда, уходит недалеко, потому что ночевать под открытым небом прохладно.
Куда ей вернуться, если «Ной» перестанет существовать?
Вероника Словохотова, Людмила Заботина
Фото: Людмила Заботина
13 октября
Источник: «Православие и мир»
